Страшный 1941 год. Отцы ушли на фронт, а их дети встали к станку, по малорослости приставив ящик. Или взялись детскими ручонками за плуг. А кто-то вообще оказался в эпицентре ужаса и смерти – в оккупированной зоне
… Ход школьного урока внезапно оборвался. Угрожающий гул самолётов и пулемётные очереди заполонили пространство, не оставляя место другим звукам. Недавно Роза пошла во второй класс, но этот урок оказался последним. С тех пор война стала единственным и жестоким преподавателем науки выживания. Домой, по наставлению учительницы, дети пробирались вдоль заборов. Постепенно смолк вдали гул моторов, но наступившая тишина не предвещала покоя. И действительно, спустя время миссершмитты вновь замаячили в небе, полные боеприпасов.
По воспоминаниям Розы Алексеевны Калашниковой, вся их семья жила в красивом добротном доме в деревне Кокаревка Суземского района, что на Брянской земле. Работали много и жили зажиточно. Отец трудился электриком на домостроительном заводе, мать – «на хозяйстве». Держали скотину, большой огород, позади которого протекала речка. Роза любила там бывать.
В один из дней она собирала вкусную и сочную траву, по-местному именуемую пищёлоком. Сложила урожай кучкой. И тут началось! Знакомый гул и оглушительные взрывы снарядов. Очнувшись, обнаружила себя лежащей на мелководье метрах в 30 от того места, где только что стояла. Пошевелилась – вроде цела. Немного пришла в себя и побежала оглушённая домой. Дом, к счастью, стоял на прежнем месте. А вместо соседского – дымилось пепелище. Да и к счастью ли?
В деревню хлынул серый поток немецкой формы и техники. Справный дом приглянулся солдатам вермахта, и в нём устроили военный штаб. С тех пор у крыльца дома постоянно дежурили двое часовых с ружьями. Мать с двумя дочерьми жила в отдалённой комнатке в постоянном страхе, стараясь лишний раз не попадаться врагам на глаза. Впрочем, 3-летняя сестрёнка Тамара, в силу возраста, не вполне осознавала происходящее. Как-то, обидевшись на старшую сестру, она громко захныкала. Тут же на Розу было направлено дуло ружья. Раздалась чужая каркающая речь. Девочка в страхе припустила прочь, не разбирая дороги. Домой вернулась только вечером.
На какое-то время нашей армии удалось оттеснить вражеские войска. В Кокаревке развернули медсанбат, а в дом подселили двух женщин-врачей. Одна из них, что помоложе, была еврейкой и постоянно носила при себе подшитую к одежде ампулу с ядом «на случай плена». Неизвестно, пришлось ли ей применить последнее средство, только вскоре немцы пошли в наступление и наши войска были взяты в кольцо. Начались ожесточённые бои. Спасаясь от бомбёжек, местные жители в чём были бежали в лес. Кто-то примыкал к партизанам. Фашисты ненавидели и панически боялись их, поэтому всегда ходили группой. Недалеко от деревни проходила железная дорога. Здесь невидимая рука партизан пускала немецкие составы под откос. «Малой войной» называли фашисты партизанское движение. Уже после окончания войны были опубликованы письма обер-ефрейтора Заун. Он писал: «Здесь никогда не чувствуешь себя в безопасности. Бывает, сидит наш человек в комнате, вдруг что-то щелкает — русский выстрелил через стенку – и конец… Мы недавно повесили сто заложников за одного убитого немца, но они не унимаются». Захватчики не ожидали такого упорного сопротивления от мирных жителей – для их сознания не доходило, когда действуют не по приказу, а по велению сердца. Не понимая, они всё больше озлоблялись.
Вот лишь один случай из хроники тех лет. Ночью в дом Нефедовых ворвались четыре немецких офицера. Они требовали, чтобы старуха-хозяйка немедленно выдала им партизан. Нефедова объяснила, что никаких партизан у нее нет. Тогда немцы приказали следовать за ними дочкам Нефедовой — Ольге, которой был 21 год, и Варваре — 19 лет. Через два дня к дому подъехал грузовик, и оттуда вытащили изуродованных девушек. Пальцы на их руках и ногах были вывернуты, на спинах сделана татуировка каленым железом. Здесь же, около дома, немцы сколотили виселицу и повесили сестер. Их мать сошла с ума.
После войны недалеко от Кокаревки сохранилось большое чёрное, будто лакированное дерево, служившее виселицей для партизан. Кто знает, может, и засохло оно, не пережив той роли, которая ему отводилась. А сколько таких деревьев было по деревням…
Роза с мамой и сестрёнкой спасались в лесу. С ними ушли бабушка и тётя с двумя детьми – Толей на 2 года старше Розы и Лидой – её ровесницей. Хотя и в лесу было небезопасно. Немецкой армии был дан приказ «убивать и женщин, и детей». В одной из деревень собрали молодых женщин с грудными детьми. Их выгнали в поле и всех расстреляли.
В лесу семья Розы вырыла землянку. Но линия фронта постоянно менялась – наши отступали. Приходилось бросать «жильё» и уходить. Партизаны, пожалев бабушку, дали ей коня – настоящего кавалерийского красавца. С таким только на парад – и бабушка поменяла его на лошадку поменьше и попроще – Косточку, которая преданно кочевала с хозяевами по лесу.
Подножный корм не утолял постоянный голод. Семья решила наведаться на брошенный огород за картошкой. Но когда они нагруженные уходили в лес, их заметили и открыли огонь. Пришлось бросать поклажу и спасаться бегством. Однако голод пересилил страх, и через 3 дня они вернулись за брошенной картошкой. Место нашли быстро – там, где они нырнули в лес, спасаясь от обстрела, трава и ветви деревьев были напропалую срезаны пулями.
Голодная и холодная жизнь в лесу вымотала и притупила чувства. О том, как их схватили и гнали в лагерь, Роза Алексеевна почти не помнит. А может быть, тут сработал защитный механизм детской психики – не фиксироваться на страшном? Из темноты прошлого память выхватывает лишь отдельные фрагменты. Рычащие псы конвоя. Бывшая конюшня, куда их загнали. Цементный пол с навозом по углам. Теснота. Здесь, в лагерных застенках, предстояло им провести бесконечно-мучительные месяцы, когда каждая минута могла оборвать жизнь. Взрослых угоняли на работы, которые продолжались по 12 часов и более. Дети ждали их возвращения. Они знали – там, за стеной, есть длинный, глубокий ров. Вдоль него выстраивают людей, а потом по ним стреляют. Наскоро брошенная сверху земля после этого жутко шевелится – не все умирают сразу и легко. Бабушка рассказала, однажды из земли даже показалась чья-то рука, моля о пощаде. Но помочь – это значит отправиться следом. Никто не знал, когда придёт его черёд – завтра, сегодня, в следующую минуту? С детьми фашисты тоже не церемонились. Легко нажимали на курок. Особенно их раздражал детский плач, означающий верную смерть. Вообще подавать голос было опасно. Постоянно кто-то умирал. Трупы подолгу не убирали, и они продолжали лежать среди живых. Но в этом лагере хоть не выкачивали кровь у детей и не срезали пласты кожи для солдат вермахта. На самом деле всю правду о войне не расскажет никто, настолько страшны, порой невыносимы её подробности. Особенно – о зверствах в фашистских лагерях. Только в Брянской области за колючей проволокой оказалось примерно 150 000 жителей. А всего за годы войны только в одной этой области погибло более 76 000 мирных жителей.
Очень боялась семья за Толю, похожего на еврея. Ещё в оккупированной деревне его прятали в погребе или обряжали в девичье платье. Но Бог миловал – обошлось. Впоследствии Толя стал военным и дослужился до полковника.
А вот день освобождения Роза Алексеевна помнит отчётливо. Помнит, как кто-то крикнул: «Наши идут!» Помнит, как увидели они солдат-освободителей, до предела изнурённых и грязных. Как застыла она в своём длинном пальто, вглядываясь в серые лица – среди них папа? К ней подошёл солдат. Стал развязывать вещмешок. «Девочка, вот тебе – на платье», — и протянул два отреза. Один из них – с красными розами до сих пор лежит нетронутый – как память о том солдате и о двух родных дядях, не пришедших с войны (одному из них – дяде Васе Роза обязана своим именем).
После лагеря возвращаться было некуда. Кокоревку дотла сожгли полицаи. Но где-то надо жить… Стали строиться своими силами – две женщины и трое детей. Брёвна для сруба откапывали из дзотов, сами валили деревья. Мать с тётей подрубали их топором, а дети валили рогатинами. Обрубив сучья, везли дерево на тележке к месту строительства. На сруб поднимали бревно так: сверху с помощью верёвок – женщины, а снизу толкали рогатинами ребята. Потом сами готовили дранку из сосны – для покрытия крыши. Гвозди делали тоже сами – из найденной проволоки. Дом получился добротный – на дубовом фундаменте. Он до сих пор стоит. Только никто в нём не живёт. Некому. Опустела деревня.
За войну так наголодались, что драники из гнилой картошки казались лакомством. А уж когда сами стали сеять и молотить просо – вкуснее не было ничего!
Израненный, но живой вернулся с фронта отец. Устроился на родной завод, эвакуированный с Урала. Примечательно, несмотря на все строгости того времени, туда же затесался на работу бывший полицай.
В 1948 году в семье случилось пополнение – у Розы родился брат. Но недолго радовался отец мирной жизни. Война настигла его через 10 лет. Многие фронтовики умирали от старых ран. Партизаны тоже умирали, но от болезней, связанных с переохлаждением.
Поработав дежурной по электростанции, Роза подалась с семьёй двоюродной сестры на Урал. Тут устроилась на работу, вышла замуж, родила двух дочерей. 60 лет – стаж её семейной жизни и 50 лет – общий трудовой стаж. Из них много лет отдала Роза Алексеевна самой мирной профессии – воспитателя. При том, что своё-то детство у неё закончилось слишком рано.
Всю жизнь несут малолетние узники фашизма груз воспоминаний, который и для взрослых слишком тяжёл. Но никто его не облегчил. Напротив, взрослых, оказавшихся «под немецкой пятой» по обвинению в измене Родине, отправляли уже в наши лагеря. Подозрительность распространялась и на тех, кто в пору оккупации был ребёнком. Их лишали перспектив на будущее – хорошего образования, карьерного роста. Но всё вынесли бывшие малолетние узники, все унижения – и от чужих, и от своих. Не озлобились.
Дети и внуки Розы Алексеевны слышали её рассказы о военном лихолетье. Но для них – это совсем другая планета. А вот дети Украины и знают о войне не понаслышке. Болит душа у Розы Алексеевны – тогда к нам пришли чужие, а сейчас стреляют в собственных детей! От родной-то Кокаревки до границы с Украиной всего 20 км…
Мария ПАРШАКОВА
