«Тихая» охота

Едва на рынке появились первые красноголовики (а это вернейший признак открытия сезона «тихой» охоты), Женька Макушин, отпетый грибник, на другое же утро нажимал на педали видавшего виды дорожного «Урала», спеша к своим заветным местам. Каково же было его разочарование, когда в осиннике за Кухтанкой, откуда он раньше стабильно возвращался с полной корзинкой, Женька не нашел ни одного красавца в красном беретике. «Знать, дождички нынче обошли этот лесочек, — подумал грибник. – Впрочем, какие наши годы? Подождем. Ну что ж, придется «порожняком» вертаться».

Однако, подъезжая к гаражу, Женька вдруг резко свернул на дорогу, ведущую к коллективному саду № 6. Вдоль этой дороги, начинавшейся от Скотопрогона, в былые годы размещались картофельные участки горожан. Правда, от Скотопрогона осталось лишь название: пропылят по огороженной тыном дороге десятка два коз да полторы буренки – разве это стадо? А раньше жители Первомайского поселка выгоняли на пастбище до 200 коров, овечек и коз – вообще не мерено. Отучает цивилизация людей от древних промыслов и ремесел, от животноводства и земледелия. А ведь за счет тех же буренок да картошки и выстояли многодетные семьи в военное лихолетье, в послевоенную разруху.

Когда-то и у Макушиных были за Скотопрогоном свои пять соток. Хоть и не каждый год радовали они урожаем, Женька с нетерпением ждал осени. В первые дни сентября на полях царила праздничная атмосфера: люди семьями дружно копали картошку, по полевым дорогам, словно на майской демонстрации, шли взрослые и дети, кто пешком, с тележкой, кто на мотоцикле, кто на машине. И как в праздник, слышались смех и прибаутки: «Петрович, смотри, рессоры не наджабь. Эко место нагрузил!» — «Своя ноша не тянет!» А этот ни с чем не сравнимый запах печеной картошечки нового урожая!

Картофельная страда как-то объединяла людей, сближала разных по профессиям и служебному положению горожан. Имеющего свой транспорт соседа по участку не надо было долго уговаривать – дескать, подсоби с вывозкой урожая. Но со временем один за другим картофельные участки оставались без хозяев, а проще – брошенными. Кто-то устал бороться с колорадскими жуками, в том числе и двуногими, то бишь, ворами и бомжами. Другой решил, что проще закупить на зиму картошку в любой пригородной деревне, чем горбатиться в поле. Старики, что держались за картошку, как за мать родную, поумирали. А молодежи это надо? Отказался от посадки картофеля в поле и Женька: приобрели сад, где выделенных под второй хлеб двух соток семье хватало за глаза. И позарастали бурьяном и кипреем картофельные поля за городом… А через несколько лет на них взнялись березки и осинки, ивняк: природа пустоты не терпит.

Вот в это мелколесье и направил свой велосипед Женька в надежде все-таки открыть грибной сезон в молодом лесочке. До него он докатил минут за десять: от гаража до бывших картофельных полей всего-то версты полторы. Свернул с обочины и оглянулся – нет ли кого поблизости. Никого. И Женька, закинув велосипед в высоченный кипрей (кто в него полезет?), зашагал по траве к зеленому лесочку.

До его опушки Женька дошел минут за пять. По пути отметил: «А трава-то не примята. Не исхожено. Авось, и подфартит с грибочками». Дул легкий ветерок. Но и его слабых дуновений было достаточно, чтобы разговорить осинки. А те и рады путнику: «Вот и славно, мил человек, что пожаловал сюда. Поклонись нам в ноги, не ленись да обойди со всех сторон. В траве-мураве притаились наши братики-подосиновички. Так и просятся они в твое лукошко». «Да погодите вы маленько, — также шепотом ответил осинкам Женька. – Дайте просто полюбоваться вами. И вообще любое дело надо начинать с перекура».

Женька присел на бугорок под березкой, сорвал с нее листочек, размял, понюхал. И сразу пахнуло детством, деревенской банькой. Он будто воочию увидел деда, который перед тем, как из предбанника шагнуть в дышащее жаром пекло, зажмурив глаза, вместе с бородой зарывался в свежий березовый веник, а через минуту, отняв его от лица, приговаривал: «Благость-то какая! Сколько духмяности в божьих листочках!»

Женька вынул из пачки легкой «Тройки» сигарету, щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Лишь после этого он внимательно осмотрелся. В сидячем положении угол зрения изменился, и Женька тотчас же метрах в двух от себя в едва приметной борозде, оставшейся, очевидно, после раздела участков, разглядел симпатичнейший красноголовик – ядреный, с толстой ножкой и еще нераскрывшейся шляпкой. «Привет, красавчик! – Женька полез было в карман за ножичком, потом передумал, скосил глаза влево-вправо. – А где же твои брательнички? Не скучно ли тебе здесь в одиночестве?»

И совсем рядом заметил прижавшихся друг к другу парочку красных крепышей, а за ними из-за ствола осинки выглядывал еще один красноголовик. Он будто вопрошал своих братьев: «Э-э! Не слишком ли резво вы выбежали из лесу? Свободу почуяли?» А увидев, как Женька аккуратно срезал первый гриб, обчистил его от земли и поцеловал в макушку, заговорил по-другому: «Ладно, бери и меня. Чем я хуже? Да и как-то тоскливо одному».

Удача не вскружила Женьке голову. Он не кинулся с ножом наперевес по осинничку с целью хапнуть побольше «лесного мяса». А просто, не спеша, переходил от одного деревца к другому. В душе была абсолютная гармония: Женька совершенно забыл о  задержках и без того мизерной зарплаты, о стычке с начальником, о том, что дома его ждет любезная супруга с «распростертыми» объятиями: «Опять грибки да рыбалка. По мужицкой части совсем дома работу не видишь». Не чувствовал он никакой боли и в сердце, которое последнее время стало что-то пошаливать. Дышалось легко и ровно. Женька, как ребенок, радовался каждой находке. Но даже если долго не попадался гриб, Макушин не огорчался: единение с природой, живое прикосновение к ней были настолько велики, что о плохом не думалось.

Точку Женька поставил на… своем картофельном участке. Он его узнал по дощатому колышку, валявшемуся на заросшей осинками меже. Признал не по надписи с фамилией (ее дожди и время давно стерли), а по зарубке: в тот день, заостряя топором дощечку, промахнулся – тюкнул по середке, а не у самого конца. После-то приноровился, обтесал, вбил колышек в землю, а зарубка напротив фамилии так и осталась. Женька с ностальгией оглядел свою пятисоточку-кормилицу. Вон на том бугорочке Макушины разводили костер, пекли печенки из свежей картошечки. С солью и зеленым лучком, до чего же они были вкусны! У Женькиных ребятишек Маняшки и Егорки от обуглившейся в золе кожуры только зубы да глазенки поблескивали: так отвожгивали они сажей свои мордашки. Женьке показалось, что от того кострища до сих пор тянет дымком. На его запах он непроизвольно направился к бугорку. И не зря: в радиусе двух метров среди малорослых деревцев он срезал тринадцать красноголовиков и пару обабков. Да все, как на подбор – без единой червоточинки.

Усталый, но ублаженный лесом, солнечным деньком и оттягивающим плечи рюкзачком Женька выцарапал из зарослей кипрея велосипед, по траве докатил его до полевой дороги, оперся на седло и долго стоял, с благодарностью глядя на березки и осинки, издали махающие ему ветками: «Приходи еще!»

Вечером, когда родители с детьми из большой чугунной сковороды, доставшейся по наследству от Женькиной бабушки, запивая молоком, уминали за обе щеки жареные с картошечкой красноголовики, Настя, хозяйка и хранительница макушинского очага, неожиданно заявила:

– Хотела я тебя, Степаныч, попилить от души: вырвался в лес до грибочков, а когда за ремонт-то возьмешься? Ведь как в сарае живем. Но ты сегодня с ролью добытчика справился на «отлично». И очень даже кстати: в холодильнике-то у нас шаром покати, и зарплату неизвестно когда выдадут. Я уж у Семеновны собиралась занимать. Ладно, выручил.

– Это, Настена, не мне, земле «спасибо» говори. Просто с поклоном к ней надо, и она, земелюшка, завсегда выручит. Смотрит она, сердешная, на нас, суетных да замордованных жизнью, и про себя рассуждает: «Экие вы лентяи, не стали картошку садить в поле, а кушать-то, небось, хочется. Ладно, так и быть: хоть грибочки для вас припасу. Куда вас денешь?» — философствовал Женька. – Я ведь на нашем бывшем участке надыбал красноголовики-то.

…В тот кризисный год мелколесье за Скотопрогоном не раз спасало Макушиных от безденежья.