Белоруссия первая приняла на себя удар фашистов. Эта многострадальная земля понесла самые многочисленные потери – после войны её население сократилось в 4 раза. Судьба Лидии Алексеевны Симаковой-Уткиной из военного гарнизона города Бреста с одной стороны типична – она попала в немецкий лагерь смерти, а с другой – уникальна тем, что, пройдя через Освенцим, она осталась жива.
Этот день оказался для Лиды счастливым. Она ещё не знала, что он станет последним днём детства. Быстро сделав все дела по дому, они с Колей – родным дядей 15 лет рванули на речку. Ловили раков, купались-плескались… Домой вернулись вечером – голодные и довольные. Коля на правах старшего быстро напёк лепёшек – это было объедение! Так и не дождавшись мамы, уснули в радостном предвкушении скорой поездки к бабушке в Карачаев. В это время шла подготовка к школьным выпускным вечерам, и мама Анна Семёновна, учитель русского и немецкого языков, допоздна задерживалась в школе. Папа – Алексей Григорьевич Симаков – был её особой гордостью – командир отряда – находился на учениях.
Воскресный рассвет 22 июня разбудил оглушительным грохотом орудий и дымом пожарищ. Мама схватила вещмешок с сухим пайком (у офицеров он всегда наготове), и все трое выбежали на улицу. В дыму, плача и крича, метались люди. Вместе с другими кинулись в бомбоубежище, где было уже тесно. В духоте и тесноте, трясясь от страха, просидели довольно долго, а когда вышли, всех охватил ужас – вместо домов тлеющие развалины. Повсюду раскиданы трупы людей и лошадей. Спустя какое-то время активисты поспешно принялись собирать население гарнизона для эвакуации на железнодорожный вокзал Бреста. Детей и вещи погрузили на телеги. Но при подъезде к вокзалу стало очевидно, что он уже занят немцами. Людей охватила паника – все бросились врассыпную. Коля, Лида и мама побежали к речным кустам. Коля залез в воду, держа на плечах Лиду так, что её скрыло кустарником. А вокруг шла стрельба, перемежающаяся лаем собак – фашисты охотились на людей. Всех пойманных поместили в загон, огороженный колючей проволокой. Лида, Коля и мама оказались там же.
Началась сортировка людей. Колю погрузили в телятник, идущий в Германию. Сквозь шум колёс он успел крикнуть, что всё равно сбежит. И сдержал слово. Лидия Алексеевна вспоминает:
— Мама услышала разговор немцев о том, что детей будут отправлять отдельно.
Тогда они с соседкой Фросей решили, что её сын Стёпа и я будем братом и сестрой, и просили нас всегда держаться вместе, что бы ни случилось.
В загоне без еды и воды людей продержали несколько суток, а потом куда-то погнали. Шли в гробовой тишине. Несмотря на лето, птицы не пели. Даже дети не плакали. Неожиданно началась бомбёжка. Под оглушительный вой и свист в вихре взрывов все смешалось – люди, земля, деревья. Все попадали на землю. Бомбили и наши, и немцы. Когда стихло, люди стали подниматься, но многие так и остались лежать.
А колонну всё гнали и гнали. Голодных и обессиленных – под конвоем. На ночь загоняли в амбары или сараи. Через несколько дней вышли на ЖД станцию – распределительный пункт, откуда каждый день целыми составами население отправляли в Германию. Стали грузиться в вагоны. Люди были истощены и делали это с большим трудом. Но ехали недолго – до Минска. Там новая погрузка – в кузова машин. Привезли то ли в школу, то ли в казарму с нарами в 2 этажа. Народу было так много, что одни нары занимали несколько взрослых и детей. С утра взрослых отправляли на работу. Дети делали уборку в казармах. Постоянным фоном были далёкие и близкие канонады, случались бомбёжки — линия фронта рядом.
Так прошли осень и зима. И вот уже весна, до которой дожили далеко не все. Голод (кашу давали раз в день) и болезни делали своё чёрное дело. Выжившие держались надеждой на освобождение. А вместо этого – опять погрузка в «телятники»…
— В вагонах — духота, зловоние, вши и чесотка, — рассказывает Лидия Алексеевна. — Трупы выбрасывали на рельсы. Иногда на остановках приносили воду и хлеб. Остановились в Кракове. И тут начался настоящий кошмар – у матерей стали отбирать детей. Крики, рыдания, автоматные очереди по людям! Мамы скрепили наши со Стёпой руки и умоляли не разлучаться. Тут я навсегда потеряла маму.
К слову сказать, через 52 года мать отыщет Лиду. Но время и пережитый ужас сделали своё дело – прежней близости матери и дочери уже не возникнет. Собеседница продолжает:
— Детей построили в отдельную колонну. Матерей с маленькими и больными детьми погрузили в машины и повезли. Куда? Никто не знал. В сопровождении охранников с овчарками нас гнали целый день. Собаки рычали. С тех пор на всю жизнь у меня неприязнь к собакам. Немцы смеялись. Какой-то солдат играл на губной гармошке.
К концу дня добрались до небольшого городка. Это был Освенцим. Всех побрили, раздели, а потом запускали по 5 человек в комнату с крутящимся полом, где два немца в противогазах обливали голых детей едкой жидкостью из шланга. Жидкость ела глаза и рот, вызывала удушье. Из комнаты выходило 2–3 ребёнка. Остальные падали замертво. Одна из стен поднималась, и тела скатывались в яму. Я как-то удержалась. Всё у них было механизировано. Потом выдали робу и деревянные колодки-шуги, не считаясь с размерами.
Через какое-то время нас отправили «к доктору» — определять группу крови. К счастью, у нас со Стёпой оказалась одна группа крови, и нас не разлучили. Даже спали мы, взявшись за руки. Жили в кирпичном двухэтажном бараке, в секторе детей-двойняшек. Но прошло время, Стёпа заболел. Когда за ним пришли, он плакал и кричал, вцепившись в мою робу ручонками, но его утащили в другой барак.
Прошло несколько дней, и начались регулярные изнурительные стоянки в очереди у дома с «красным крестом». Брали кровь одновременно у 15–20 человек. После «процедуры» подкашивались ноги и кружилась голова. Нам выдавали кружку мутной воды, в которой отваривались овощи, и отправляли в барак. Варёные овощи не выношу – сразу вспоминается вкус того отвара.
На следующее утро сил подняться не было, но надсмотрщица поднимала плёткой. Тех, кто не вставал, отправляли в газовую камеру (говорили, что перед этим у них брали спинной мозг). Умирало очень много детей. Каждый день. На их места поступали «новенькие». Из всех надзирательниц была одна, которая не била детей, не ругала, даже подкармливала варёной брюквой. А кормили так, что даже после обеда мы были голодны.
Однажды я встретила Стёпу. Он смотрел на меня отсутствующим взглядом. Я что-то говорила, трясла его худые ручонки, а он только кивал и беззвучно плакал. Вскоре от доброй надзирательницы я узнала, что Стёпа умер. Плакать не было сил. С тех пор я надолго разучилась плакать.
Так прошло более двух лет. Зимой 1945 года войска нашей Армии вступили в Польшу, и узники Освенцима были освобождены. В первую очередь освобождали детский сектор.
— Как я выжила? Видимо, мой ангел-хранитель охранял меня. С Божьей помощью не умерла.
Когда детей выводили из бараков, наши солдаты застыли, как вкопанные. Стояла гробовая тишина, только стрекотала камера кинооператора, снимающего всё на плёнку. Вдруг кто-то не выдержал и закричал. Солдаты, будто очнувшись, бросились к нам. Прижимали к себе, целовали, а из их глаз текли слёзы.
На Родине я оказалась в детском доме города Клин. А вскоре туда приехал солдат Иван Дебров – от папы. Я была счастлива! Мы поехали к месту службы отца в Киев. А в Москве нас сняли с поезда – у меня тиф! Положили в больницу, но Иван выкрал меня и тяжелобольную довёз до места, сдав на руки отцу. Врачи воинской части меня выходили.
Конечно, отец Лиды знал об указе Сталина о том, что взрослые узники концлагерей приравниваются к изменникам Родины, а малолетние – урезаются в правах, поэтому пытался скрыть прошлое дочери. Он вывел татуировку с номером на её руке, изменил дату рождения и велел молчать. Вскоре отца перевели на Урал, в Березники. Там Лида пошла в 1-й класс, но практически училась «на дому», так как была очень слаба – двухсторонний туберкулёз лёгких и кишечника. Потом отца направили в Чёрмоз.
— Там я узнала, что такое счастливое детство! Меня оживили удивительно добрая энергетика тех мест, воздух, питание…
А через 2,5 года снова по гарнизонам, вслед за отцом.
— Всё это время я не переставала ждать маму. Очень скучала, молила Бога её найти.
10 классов Лида закончила в Молотове. Получив техническое образование, 10 лет проработала на заводе им. Ленина. Затем в промышленном отделе райкома партии занималась разработкой автоматизированной системы управления. После – несколько лет возглавляла этот отдел, параллельно являясь народным заседателем Ленинского районного суда. Вплоть до пенсии была начальником отдела укса облисполкома. Вырастила сына, которого уже нет в живых. Всю жизнь Лидия Алексеевна скрывала трагический факт своей биографии. Только в 1996 году муж и сын узнали правду и были потрясены.
Мать – Анна Семёновна была угнана в Германию, где работала на военном подземном заводе. В 1945 г. их освободили американские союзники. Всех освобождённых предупредили о том, что на Родине их ожидают сталинские лагеря, и Анна Семёновна осела в Бельгии, в городе Антверпене. Покойный муж-бельгиец оставил ей уютный особнячок, в котором она и прожила до 96 лет. Лидия Алексеевна несколько раз навещала мать и довольно долго жила, но душевного общения так и не возникло. Мать была закрыта. Страх преследовал её до конца жизни. Видимо, душа её была покрыта рубцами, как и её тело.
История задаёт вопросы, на которые вряд ли кто-то может дать ответ. Почему нация, считающая себя высококультурной, встала на путь изощрённых массовых убийств? Почему наша страна беду соотечественников, оказавшихся под пятой врага, вменяла им в вину? Когда сотрудника КГБ спросили, в чём виноваты дети, оказавшиеся в концлагере, он ответил: «Надо было покончить с собой, а не давать кровь врагу».
В 1980 году судьба привела мою собеседницу в качестве руководителя тургруппы в Освенцим. На экране мелькали документальные кадры – освобождение узников лагеря. И вдруг – о Боже! – в девочке из толпы она увидела себя! Ноги подкосились, крик-стон вырвался из груди. Польский гид был поражён не меньше – он впервые встретил на экскурсии живого узника. Вечером того же дня он пришёл к общему ужину с большим букетом роз.
Мария ПАРШАКОВА
