У каждого человека однажды в жизни наступает такой момент, когда ему хочется вспомнить то, что было, осмыслить прожитое и поблагодарить за всё свою семью

С Урала в Сибирь

Моя мама с юности была очень больным человеком. Высокое давление, плохое самочувствие. Но поскольку их семья жила в сибирской глуши, никто не пытался определить, в чем причина ее нездоровья. А потом ее сосватали за моего отца. Один ребенок, другой, третий, четвертый, пятый. Всего девять, один из них инвалид детства. А матери становилось все хуже, и по многу месяцев она лежала в больницах. Когда же появлялась дома, мы, ее еще малолетние дети, не понимали, кто это. Мы вообще не знали слова «мама», никто из нас не называл ее так. Больше того, она пугала нас своим видом, и мы всегда убегали от нее. Всю заботу о нас взяла на себя бездетная сестра отца Фекла Тихоновна, тетя Феша, как мы ее называли.

О том, что они жили раньше на Урале, я узнала много позже. До этого их старообрядческая семья долгие годы жила в Пермской губернии, в Чернушинском районе, в селе Средняя Куба. У них было справное хозяйство: лошади, коровы, мельница-крупорушка, большой двух­этажный дом, крытый двор, как полагается на Урале. Их отец, Тихон Филиппович, был спокойным, не шумным, говорил негромко. У них уже было трое детей: мои тети, Фекла Тихоновна и Анна Тихоновна, и дядя Леня, Илларион. А отец мой, Иван Тихонович, уже на Алтае родился в 1937 году.

Из Средней Кубы им пришлось уехать не по своей воле: их внесли в списки на раскулачивание. Семейство Гилевых осело вначале на Алтае. Работали в колхозе: работы много, денег нет, одни трудодни. Держали корову, но все молоко, масло, сметану заставляли сдавать, себе ничего не оставалось, один лишь обрат.

Потом вновь переезд: уже в Сибирь, в Кемеровскую область. Что-то из вещей, видимо, смогли перевезти с собой: глиняные корчажки, глечики, крынки и всем этим пользовались. В крынках держали молоко – там оно сохранялось всегда холодным. Если крынки разбивались, их не выбрасывали, а бинтовали изолентой и хранили там яйца – они там долго не портились, так же, как и в берестяных пестерях.
Тетя рассказывала, что когда они жили на Алтае, людей стали забирать, называя их врагами народа. Больше они не возвращались. Наших как-то миновало. Паспортов не было, но все же удалось получить справку, и наши поехали в Новокузнецк: там уже свои, кубинские, жили, вот и нахвалили место.

Вот тогда-то моя бабушка Киликия и сказала, что зря вышли на большую дорогу, поселились в городе: в миру трудно сохранить себя и свою веру. Но что делать, нужно было жить дальше. Построили новый дом, завели скотину.

Тётина «погоняшка»

Не помню, какая из наших коровушек посадила меня на рога: Зорька, Марта, Белянка или Апрелька. Тетя тогда доила корову, причем это был целый ритуал: вначале она тщательно мыла корове вымя, насухо вытирала его, смазывала топленым маслом. И уж потом только в чисто вымытый алюминиевый подойник ударяли тугие белоснежные струи молока. Потом оно процеживалось через марлю, сложенную в несколько раз.
Так вот, однажды во время дойки я, примерно пятилетняя, крутилась рядом. На мне было сшитое тетей платье, ведь она умела все: и оттяпать башку петуху, и сшить платье, и выстегать одеяло, и выткать дорожки. Вот за это платье и подняла меня корова на рога, лягнув при этом подойник и пролив свое молоко. Тетя испугалась, но у меня даже царапины не было.

Бабушка Киликия и тетя Феша пекли вкусные шаньги с картошкой, творогом, пшенкой, наливные со сметаной, пироги с разными начинками. Но часто на наш вопрос, с чем, тетя отвечала – с молитвой.
Помню, какую вкусную домашнюю лапшу она делала. Сначала пекла на сковороде блины из пельменного теста, потом подсушивала, мелко резала, а затем готовила коноплю. Она росла у нас за баней как сорняк. Когда конопля поспевала, тетя собирала зерна, поджаривала, толкла пестиком в массивной чугунной ступе, разводила водой и выливала в готовую лапшу. Было очень вкусно: ароматная толченая конопля похрустывала на зубах – незабываемый вкус.
Частыми были у нас на столе и пирожки с маком. Тогда наркоманов не было, и мак безбоязненно рос по всему огороду. Мак тоже толкли в ступе – получалась душистая беловатая масса. Потом тетя пекла пироги, густо насыпая начинку. Как в детском стихотворении: «…так вкусно жарит гренки, так густо сыплет мак». Гренки, аппетитно залитые смесью молока и яиц, тоже часто бывали на нашем столе.

А еще тетя делала нам «прямое» мясо, поджаренное в духовке на противне, мы его очень любили и часто просили: «Тетя, сделай нам прямое мясо».

Тетя также готовила нам вкусную тыквенную кашу. Вручную сбивала масло из сметаны мутовкой (это такая палочка с рожками, сделанная из верхней части елки), держа горшочек на коленях. Помню вкусные пироги с простипомой – жирной и очень вкусной рыбой с таким вот странным названием.

Помню, как тетя готовила крахмал. Вымыв в нашей ледяной речке мелкую картошку (сколько она ее перемыла, отчего стали потом болеть суставы), она ссыпала ее в барабан, оббитый продырявленной жестью. Барабан нужно было вращать за ручку, и тогда картошка с хрустом и чавканьем превращалась в коричневое месиво. Его промывали, отстаивали в жестяном лоточке и сушили на печке. Получался самодельный крахмал, из которого тетя часто делала вкусный кисель.

А потом тетя ушла от нас. Было немного денег, вырученных от продажи молока и половиков, и тетя присмотрела домик на улице Даргомыжского. Я помню, как мы пришли туда первый раз. Там были необычные вещи: настольный письменный набор, в который входили чернильницы, ручки, массивное пресс-папье. Там была настольная лампа с желтым абажуром с кистями, стоял комод с ручками в виде львиных морд, еще много чего, что оставили почему-то прежние хозяева.
А потом в дом кто-то влез и все раскурочил. Мраморное пресс-папье было разбито вдребезги, кругом валялись разбитые банки с вареньем. Мы все вычистили, убрали, и тетя стала жить здесь.

К сожалению, в тетин домик почему-то часто забирались воры, наверное, потому, что он стоял на краю улицы: пакостили, пугали, срывали двери с петель, воровали документы, кур. Как-то украли коз, кроме одной бодучей (тем и спаслась!), в другой раз своровали иконы. Тетя обращалась в милицию, а еще молилась святому Иоанну Воинственнику. Вернулась однажды домой, а иконы все до одной лежат на крыльце – вернулись домой!

Мы постоянно у тети «паслись», ели здесь, играли. В ее избушке стояли кросна, то есть ткацкий станок – на нем она ткала половики и продавала их. Мы помогали рвать тряпки на полосочки и наматывали их на цевки. Потом тетя вставляла их в челнок, протаскивала цевки сквозь основу, пристукивала бердом, делала проброски, вновь пристукивала бердом, получались красивые веселые половички. Кросна стояли в ее избушке только зимой, летом они разбирались и выставлялись на улицу.

На ярмарках народных ремесел я видела кросна, которым по сто с лишним лет. Они хранились у людей в сараях или на чердаках, потом их разыскали те, кто интересуется стариной. Тем более что сегодня тканые половики опять вошли в моду. Причем я видела такие неуклюжие кросна, а у тети были аккуратненькие и очень красивые.

А как ловко тетя выстегивала одеяла! Натягивала пяльца, или пяла, как она их называла, раскладывала ткань, вату, доставала рисунки, обводила их мелом, потом стежок за стежком протыкала иголкой по рисунку полотно. И такие красивые, аккуратные они получались, хоть и самодельные. А сколько труда в них было вложено!

У тети в огороде было огромное болото. Чтобы построить стайку, пришлось во­зить породу самосвал за самосвалом. Сначала тетя завела корову, а когда ей уже было под 80 – коз. Опять продавала молоко, с него да с ковриков жила и нас всегда привечала и кормила. К тете постоянно приходили разные люди, просили совета или просто поговорить. Часто и она куда-нибудь уходила, а я напрашивалась с ней.

Помню, меня еще в детстве погоняшкой называли, потому что я за тетей всегда бегала. Куда-нибудь пойдет она по делам, а я непременно за ней увяжусь. Однажды вот так же побежала, и вдруг на меня напал соседский петух – он у них страсть какой клевучий был. Я ору и от боли, и от обиды, что меня не взяли с собой. Смех и грех сквозь годы. Но так было: не сиделось мне дома, все надо было видеть и знать.

Вспоминая Рождество

И все-таки у меня есть воспоминания и о своем доме. Накануне Рождества мы всегда его тщательно мыли и скребли, из печки выгребали сажу, потом белили стены. А потом всю мебель застилали белыми вышитыми накидками. Елку мы не ставили, да и Новый год не отмечали, только Рождество. Правда, был один раз, когда матушка, вернувшаяся из больницы, нарядила аспарагус, росший в кадушке, красивыми игрушками, а наверх усадила серую надувную белочку.

На Рождество всем гамузом мы обычно лепили пельмени. Отец молол мясо в мясорубке, потом рубил его сечкой в корыте, добавляя перец, молоко и лук. Тщательно вымешивал и первый снимал пробу, намазывая фарш на хлеб, и с таким аппетитом съедал. Мы же, дети, лепили себе маленькие сочни, намазывали их фаршем и поджаривали на плите, каждый сам себе. Пельменей стряпали много: кто сочни скал, кто лепил. Потом их выносили на мороз. Еще отец очень любил холодец. Когда его варили, и нам была радость, потому что тогда мы играли в кости.

Помню, приходили нищие, к примеру, Ольга Ивановна. Мы усаживали ее за стол, кормили, потом с собой чего-нибудь накладывали в котомку. Она была маленького росточка, как-то виновато улыбающаяся беззубым ртом. Почему она ходила и побиралась, мы не знали. Был еще дедушка, который часто просил супа, он называл его шурпичка: «Налейте, пожалуйста, шурпички». Конечно, наливали и с собой еду давали.

Еще приезжали старьевщики – они забирали шуршащие коровьи шкуры и тряпки. Их приезд тоже превращался в событие. Наверное, потому, что жили на своем маленьком Яблоневом переулке обособленно: чужие здесь ходили нечасто, а потому вызывали интерес. Наверное, потому и за тетей так любила всегда бегать: казалось, что там какая-то другая, интересная и захватывающая жизнь.

P.S.
Да, в детстве нам всегда кажется: где-то есть другая, лучшая жизнь. А становимся взрослыми и понимаем: она такая, какая есть. У кого-то более благополучная, у кого-то менее. Но мечты о мире, пожеланий ближнему лучшего никто у нас не отнимет. Счастья всем в наступившем году!

Ирина ГИЛЁВА
Фото из архива автора