Ее ребенка не осматривают. Ей не предлагают помощи. Ей не советуют, какие можно придумать для такого ребенка занятия и упражнения. Ей не дают списка коррекционных детских садов. Ей не называют дефектологов, которые могли бы поработать с ребенком. Ей просто предлагают от ребенка отказаться.
«У вас же есть старшая дочь?» — «Есть». — «Она здорова?» — «Здорова». — «Ну вот, живите со здоровым ребенком и радуйтесь».
Приблизительно такой же разговор Катя выдерживает не только в кабинете психиатра, но и в кабинете дефектолога, логопеда, психолога… и каких там еще нужно пройти специалистов, чтобы оформить ребенку инвалидность.
Вся система настроена на то, чтобы склонить Катю к предательству. Катя читала, что на каждого ребенка в психоневрологическом интернате государство ежемесячно тратит полторы тысячи долларов. Если бы эти деньги отдали ей, Катя устроила бы для своего ребенка занятия, и, возможно, ей удалось бы хотя бы отчасти социализировать мальчика.
Катя читала, что в Канаде, Германии и в Израиле существуют специальные детские сады, в которых пятеро малышей в группе и на каждого ребенка — по специалисту. Если бы был такой детский сад, Катя сумела бы сама заработать деньги. Она умеет зарабатывать деньги, и даже столько, чтобы можно было специальный сад частично оплачивать.
Но нет специального сада. Нет достаточного числа дефектологов. Никто Кате не помогает. Вся система настроена на то, чтобы женщина бросила своего больного ребенка и чтобы всю жизнь за полторы тысячи долларов в месяц государство содержало больного ребенка, как зверька, в клетке.
А мальчик стоит и задумчиво смотрит в окно. И мы не знаем, что именно из происходящего он понимает и как к происходящему относится.
Возможно, он понимает всё. Возможно, он понимает, что сегодня мама его не сдала. Возможно, он понимает, что все остальные его сдали.
Валерий ПАНЮШКИН
Инва-инфо
