Что же, каждый должен слушать прежде всего свой внутренний голос, – как его ни назови, – интуиция, Бог, нить судьбы, хотя он часто заглушаем шумовыми помехами чужих мнений. Но именно те, кому это удаётся, выбирают правильный путь. Пусть сбудутся дерзновенные планы автора письма и укрепят веру всех страждущих в то, что невозможное возможно. Только часто путь этот оказывается извилист и непрост настолько, что теряются ориентиры. Так было и у меня.
…Когда непонятная болезнь накрыла с внезапностью лавины (ушла утром на суточное дежурство, а утром следующего дня была прикована параличом к больничной койке) – было горько от ощущения предательства судьбы: мне казалось, я не давала повода так поступать со мной; какая болезнь может быть у человека, десять лет начинающего утро с зарядки, умелого лыжника и пловца? Там, в небесной канцелярии, что-то напутали… Врачи, не определившись с диагнозом, тем не менее втюхивали в меня растворы и лекарства, а я пыталась отвоевать у «кондратия» утраченные движения.
Время шло, ничего не менялось. Наконец, когда расслабленное тело в очередной раз привели в положение «сидя», оно уже не сразу шлёпнулось затылком в подушку, как раньше. А потом пришлось повторять физиологический путь новорождённого – осваивать элементарное – как поворачиваться на бок, сидеть, стоять, ходить. Всё это самостийно – никаких реабилитологов в отделении не наблюдалось. Больничный день был занят «под завязку». Через два месяца тренировки продолжились дома: упражнения на сгибатели и разгибатели – 3 подхода, 6 повторов, тренажёры, мелкая моторика, шагистика… Я пыталась выжать все ресурсы организма, чтобы потом не в чем было себя упрекнуть. Настрой у меня тогда был категоричный – стать прежней или… не жить. Крупные мышцы постепенно укреплялись, а вот мелкие… Пальцы правой руки никак не хотели сжиматься в кулак, а левой – вообще висели варёными макаронами. Расслабленная левая нога была ненадёжной опорой, что провоцировало падения. К тому же часто травмировались связки, были осложнения с суставами, сердечным ритмом. Приходилось или снижать нагрузку, или на какое-то время отказываться от занятий. Самым мучительным было бездействие – терялось время, а вместе с ним и возможности восстановления. После вынужденного отдыха мышцы отказывались включаться в работу, и приходилось в сотый раз начинать всё сначала.
После нескольких лет упорных занятий я уже могла пройти с отдыхом два квартала. Видимо, это был пик моих возможностей, потому что потом наступила «усталость материала» и всё стало медленно сыпаться – одни осложнения тянули за собой другие, стала нарастать атрофия мышц, высушившая тело до гербария. Стало ясно – прежней уже не стать. Теперь стояла задача сохранить хотя бы то, что осталось. Тренировки продолжались, но сократилось их время, а образовавшиеся прорехи стало заполнять уныние – крест инвалидности мне казался неподъёмным. Как можно жить такой немощной, убогой, некрасивой, читая порой в чужих глазах брезгливую жалость или отношение, как к унтерменш (недочеловеку), от чего тебя корёжит и ломает. И так – всю оставшуюся жизнь?
После марафона в несколько лет я оказалась в пустыне; выздоровление оказалось миражом, дружеское участие стало высохшим руслом, профессия, на овладение которой ушло несколько лет, утеряна безвозвратно, вопрос устройства личной жизни засох на корню. Есть ли в этих дюнах хоть какая-то дорога? Чаша весов всё чаще склонялась в сторону «не жить».
В перерывах между тренировками я читала мемуары и биографии. Особенно интересовал чужой опыт преодоления. Как-то мне попалась книга – размышления тяжело больного врача-анестезиолога, который мог бы с профессиональной лёгкостью прекратить свои страдания, но после погружения в православие он понял, что добровольный уход из жизни – это дезертирство, малодушие и детский каприз: раз не дают то, чего я хочу, то я выхожу из игры. Он решил идти до конца, чего бы это ни стоило. В конце концов это даёт духовный опыт, который при других обстоятельствах приобрести невозможно.
Вспомнив, что когда-то неплохо рисовала, взялась за кисть, держа её своим манером – так, как позволял парез пальцев. Стала вспоминать английский язык по имевшимся дома учебникам, а потом принялась за «Правила дорожного движения» для сдающих на права, хотя ездить могла бы только в качестве пассажира. Зато голова была занята, и в ней оставалось меньше места для тёмных мыслей.
Постепенно пришло понимание: чтобы смириться, принять ситуацию, нужно в десять раз больше мужества, чем для того, чтобы протестовать и бороться. Сражаться с судьбой можно до какого-то предела. Дальше это становится бессмысленным. Всё это время ты сжат, как пружина, сам в себе и закрыт для жизни, которая на самом деле больше, чем только твои чаяния. Смирение – это не тупая покорность обстоятельствам, это значит подняться над ними, когда они уже не имеют всепоглощающего влияния на тебя.
Случайное знакомство с газетой «Здравствуй!» перевернуло сознание – оказалось, что по другую сторону черты жизнь может быть не только чёрно-белой. Кроме участия в общих мероприятиях каждый наполняет её своим смыслом – для кого-то это служение близким, а для кого-то – творчество, рукоделие, спорт. В том числе и гонки на колясках, которые не приветствует Алёна. Но для их участников это не просто физические нагрузки в «некомфортных условиях», но и поездки, впечатления, знакомства.
Я написала в газету «Здравствуй!» письмо. Доброжелательный и участливый тон главного редактора поддел меня на крючок и задержал в газете более чем на 10 лет в качестве корреспондента. Писать приходилось на разные темы, но чаще всего о людях с инвалидностью. Особое впечатление оставила встреча с А. В. Суворовым – учёным-антропологом, доктором наук, потерявшим в раннем детстве зрение и слух. Поразили его умение извлекать информацию о человеке из простого рукопожатия и его лицо, освещённое напряжённой работой мысли. К своим 63 годам, похоронивший всех родных, прикованный к коляске атаксией, он заполучил ещё и сахарный диабет 2-го типа. «Я не слишком огорчился новой тяжёлой болезни,– признался Александр Васильевич, – писать я могу и с диабетом». Короткое общение с ним дало понимание, что человек, глубоко погружённый в своё дело, работу, сердцем разгадавший высший замысел относительно своего предназначения, становится неуязвим для бед и напастей. Может быть, именно «чёрные дыры» – предмет изучения парализованного физика Стивена Хокинга – и задержали его на земле на 50 лет, тогда как максимальное время дожития с его диагнозом не более 20.
Что греха таить, бывают моменты ностальгической тоски стреноженного коня, когда хочется понестись куда глаза глядят. А глядят они в поля, что начинаются за дорогой, окантовывающей окраину. Но, как говорится, нет на то божьей воли, зато зовут неотложные насущные дела.
Под впечатлением Алёниного письма попыталась вспомнить ощущения здорового тела 20-летней давности и пришла к выводу, что здоровое тело ничем себя не обнаруживает – его как бы нет. Ты есть то, что у тебя в данный момент в голове. Как пел Цой: «Сигареты в руках, чай на столе – эта схема проста, и больше нет ничего, все находится в нас».
Мария Паршакова
