– Вчера ходила в общественную баню, – сообщила собеседница, – не люблю мыться дома.

На мой вопрос – как удаётся оставаться активной – Прасковья Ивановна резонно замечает:

– Так я всегда была активной.

Действительно, чего нет в молодости, того нельзя передать и старости. Однако и время не располагало к расслабленности. По судьбам поколения собеседницы можно изучать сопромат. Отрочество Прасковьи Ивановны пришлось на пороховые годы, юность – на послевоенную разруху, зрелость – на пустынные магазины.

 

ВОЙНА

Жители села Корекозево Калужской области даже не успели испугаться, когда две чёрные точки на  небе быстро увеличились до размеров самолётов. Только эти вместо привычного тарахтенья надсадно, как осы, гудели, вонзая в сердце жало тревоги. И тут затрещали автоматные очереди, взлетели на воздух новые большие здания – школы и больницы. Большая часть взрослых в это время была в поле и на ферме. Дома оставались дети и старики. Для крестьянской семьи 8–12 детей – обычное дело. Богатый сов­хоз заботливо подвозил песок к домам для сооружения детских песочниц. Рядом ставили качели. Здесь под присмотром бабушек паслась в летний день малышня.

Стариков после налёта собирали по частям – их разорвало взрывной волной. Раненые  дети умирали медленно и мучительно, но оперировать их было некому – все медицинские силы были брошены на фронт. После того, как война собрала в селе свою первую жатву, пришли наши солдаты. Их разместили по деревенским домам, и жителям стало немного спокойнее.

Вернувшись с молотьбы, 13-летняя Прасковья застала дома целый отряд новобранцев. Им выделили отдельную комнату, где они спали вповалку, завтракали, а потом уходили на учения. Сов­сем молоденькие ребята, вечерами они играли с Пашей, как дети (домашнее имя Прасковьи), а после она помогала им стирать подворотнички.

Отца семейства забрали на фронт в первые дни войны. Дома осталась мать с четырьмя детьми – старшей Пашей и её тремя младшими братьями, самому младшему из которых было всего полтора года.

Как-то утром солдаты  спешно засобирались. Уже в дверях один из них обронил: «Завтра здесь будут немцы». Прогноз сбылся – вскоре на село обрушился поток чёрных немецких мотоциклистов. Паша насчитала  50 мотоциклов. В доме, где жила Пашина семья, поселилось восемь немцев. Уходя по утрам, они проделывали трюк – разбрасывали под столом конфеты. Таким образом нацисты проверяли, был ли кто-то в комнате в их отсутствие. Мать строго-настрого запретила детям трогать приманку. За неё можно было поплатиться и жизнью. Порой по дому разносились аппетитные ароматы, раздражающие детские желудки, но ребята лишь молча сглатывали слюну.

Захватчики пребывали в прекрасном расположении духа – до Москвы их отделяло всего 60 км! В деревне слышался их громогласный хохот и разговоры на незнакомом каркающем языке. Гитлер полностью развязал руки своим солдатам. Он заявил, что никакие общепринятые правила ведения войны в России соблюдаться не будут, так как Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию. К тому же немецкий вождь считал русских недочеловеками – «унтерменш», подлежащими тотальному уничтожению, так же как евреев и цыган. При этом солдаты вермахта панически боялись «зелёных дьяволов» – так они называли партизан, и поэтому в каждой деревне устраивали показательные повешения, после которых объявляли – так будет с каждым, кто помогает партизанам.

В Корекозево повесили 8-летнего Мишу. Мальчика схватили в лесу, когда он собирал «сушняк» для растопки печи. Но неожиданно этот акт устрашения обернулся демонстрацией силы русского духа. Вопреки ожиданиям палачей Миша не плакал и не просил пощады. Очень решительно он взошёл на эшафот, а увидев в толпе плачущую мать, крикнул ей: «Мама, не плачь, у тебя ещё есть дети!» От такой смелости ребёнка перед лицом смерти каратели слегка растерялись. Мать не увидела, как из-под ног сына выбили опору – потеряла сознание.

Но нашлись среди односельчан и такие, кто встретил врагов, как дорогих гостей. Соседка Паши вышла к ним с хлебом и свечами – на манер именинного торта. Но возмездие не заставило себя долго ждать – её внука с товарищем вскоре расстреляли на месте, приняв за партизан.

Немцы стояли в селе уже несколько месяцев – уходили одни, приходили другие. Нацистская армия продолжала наступление по всей линии фронта. В некоторых точках она подошла к столице на расстояние  25–30 км!

Однажды ночью в дом кто-то тихо постучал. Это был мамин брат – отставной военный и командир партизанского отряда. Он сообщил, что к деревне приближается карательный отряд для расправы над членами семей коммунистов.  Дядя предложил  уйти вместе с ним в лес, в партизанскую землянку – старших детей поставить на лыжи, а младшего посадить в заплечный мешок. Но мама  сказала, что они спрячутся в подвале дома или в яме для хранения картошки, выкопанной прямо в поле. «Мама, отпусти меня с крёстным», – неожиданно попросила Паша. Мама согласилась, и через два часа дядя с племянницей были на месте.

– В партизанской землянке жило человек 30, – вспоминает Прасковья Ивановна. – Стояли нары, железная печка, которую топили с предосторожностями, чтобы враг не заметил дыма. В отряде было 8 старшеклассников. Эти ребята лунными ночами делали вылазки – изучали расположение вражеских сил и рисовали схемы. Днём с верхушек деревьев наблюдали за передвижением немцев. Сведения передавали нашей армии и использовали в подрывной деятельности – для минирования транспорта и штабов. Ребят для этого подбирали смелых, сообразительных и физически крепких. Таких партизанских отрядов было много. Они располагались вдоль линии фронта, часто переходя с места на место в зависимости от военной обстановки. Снабжались  с воздуха и транспортом. Наш отряд помогал госпиталю. Одна из женщин стирала бинты, а я полоскала на речке, сушила и проглаживала утюгом на углях. Всё это надо было проделать в короткий срок, и мы спешили.

Война 41-го года выдалась особенно морозной – температура опускалась до – 40 градусов. Нацистское командование не учло особенностей русской зимы и просчиталось с доставкой своей армии теплого обмундирования. В результате
14 000 немецких солдат были демобилизованы из-за ампутаций, связанных с обморожениями.

После полоскания в ледяной воде Паша спешила в землянку – отогреть онемевшие руки. Но в тепле их начинало так невыносимо ломить, что она пулей выскакивала обратно, чтобы сунуть руки в сугроб.

Когда партизанскому отряду пришло время передислокации, пальцы рук и колени Паши, застуженные от долгого стояния на них,  почти не гнулись, и ей ничего не оставалось, как вернуться домой. Дядя проводил её до трассы Москва–Киев, а дальше девочка побрела одна в сторону Корекозево.

 – Позже мама мне рассказала, что после моего ухода верхом на лошадях приехали каратели. Их было человек 8. Поселились они у женщины с двумя детьми, но ничего сделать не успели – в первую же ночь какой-то партизанский отряд окружил дом и, выманив из него немцев, расстрелял. Вначале этот  дом хотели взорвать вместе с карателями, но не стали, иначе семье было бы негде жить.

Когда началось контрнаступление советских войск на московском направлении, жителям села велели покинуть дома и укрыться в лесу. Предстояла битва за Калугу – в 15 км от Корекозево. Эту ночь Прасковья Ивановна помнит в деталях:

— Было нечем дышать. Мы задыхались от запаха гари. И светло было, как днём. Все очень мёрзли, особенно малые дети, но нас предупредили заранее, что костров жечь нельзя. Страшная была ночь.

Уже в середине войны в совхоз возвратилось несколько покалеченных учителей-фронтовиков, и в 1943 году открыли школу. Шестой и седьмой классы девочка училась в Корекозево, а с 8-го по 10-й ходила за 7 км в Перемышль.

В одну из зим ребят организовали расчищать аэродром. Паша была среди них. Работа уже подходила к концу, когда послышался отдалённый гул. Было ясно, приближается вражеский самолёт. Ребята успели схорониться в лесу, когда на поле полетели бомбы. Они падали, но почему-то не взрывались. Когда самолёт скрылся, ребята вылезли из укрытий и с любопытством стали рассматривать опасные находки.

– Что тут началось! – голос собеседницы дрожит, на глаза наворачиваются слёзы. – Взрывы и реки крови! Полетели куски тел, руки, ноги, у кого-то внутренности вывалились… Кровь – фонтаном!  Поле стало красным. Услышав взрывы, родители, в чем были, выскочили из домов и прибежали на аэродром. Моя мать была в носках. Крики, рыдания! Погибло 32 ребенка…

…Как точно уловил суть поэт Илья Сельвинский: «Пусть зарыдает природа сама,/Если всё это сам ты видел/И не сошёл с ума».

К мирной жизни

Всё тише становилось эхо взрывов и орудийной пальбы, пока не смолкло совсем. Война откатилась в европейские страны. Теперь советскому народу предстояло вооружиться инструментами и восстанавливать разрушенное хозяйство.

До войны совхоз-миллионник «1-е Мая», куда входило Корекозево, числился в передовых. Каждый день с местного молокозавода шли грузовики в Москву – везли свежайшие молочные продукты. Молочная ферма на полторы тысячи голов была гордостью сов­хоза, как и 30 добротных многометровых овощехранилищ, заполненных всегда «под завязку» отменным урожаем. Угодья для выращивания овощей, зерновых и конопли, которая шла на производство масла и корма для свиней, уходили в неохватную даль. Даже школьная жизнь подчинялась здесь крестьянской необходимости – занятия начинались на месяц позднее и заканчивались на месяц раньше.

Налаживать прежний порядок предстояло уставшим женщинам и горстке израненных мужчин. Отец Паши, до войны трудившийся главным бухгалтером в Роспотребсоюзе, вернулся с фронта с покалеченными руками, которыми едва держал ложку. Стучать, как ранее костяшками счётов, он уже не мог. Учитывая опыт и прежние заслуги, фронтовика пристроили на речной вокзал – давать указания по заполнению документов на баржевые грузы. Несмотря на это, отец очень переживал, что не в состоянии помогать семье, как раньше. Эти переживания ускорили его уход в мир иной.

Окончив десятилетку, Прасковья с подругой приехали  в Москву поступать в институт. Шёл 1947 год. Выбор был сделан в пользу экономического факультета автомеханического института им. Баумана. Это учебное заведение одно из немногих имело своё общежитие. Правда, располагалось оно в 40 км от Москвы, на окраине посёлка Томилино, где никто не чистил дорог.

– Пока доберешься до остановки, по пояс вымокнешь и нагребешь полные сапоги снега, – вспоминает Прасковья Ивановна. – А весной воду из обуви выливаешь. В электричке народу – не протолкнуться. Кто-то на подножке висит, кто-то на крыше едет. Каждый день мне приходилось пришивать пуговицы к пальто. До Москвы где-то часа полтора, потом пересадка на автобус – и четыре остановки до института. Все занятия сидишь с мокрыми ногами. Учебников у нас не было. Заниматься приходилось в читальном зале. Порой засидишься там допоздна и пропустишь электричку. Что делать? Идёшь ночевать на вокзал. Стипендия была 25 руб­лей, давали ещё продуктовые карточки, но всё равно иногда спать ложишься, по­ужинав только кусочком хлеба. Подруга не выдержала – уехала, а я осталась.

Все годы учёбы девушка была бессменной старостой группы. Сама никогда не пропускала лекций и считала своим долгом следить за посещаемостью других. За это одногруппники наградили её прозвищем «сыщик». Несмотря на это, были у Прасковьи свои воздыхатели. Один студент-фронтовик, с пострадавшим от ранения лицом, настойчиво звал её замуж. Вообще  после  войны на улицах встречалось много инвалидов – без ног, на тележках, с обожжёнными лицами. Были среди них и совсем молодые ребята.

Вспоминая об этом, Прасковья Ивановна не может удержаться от слёз. Постепенно их становилось всё меньше – кого-то прятали в дома-интернаты, кто-то уходил в добровольное затворничество.

– Но вот что мне обидно, — замечает Прасковья Ивановна, — после войны страна была в руинах, но денег для бесплатного проезда студентов не пожалела. Сейчас мы не бедствуем, но даже малыш-первоклассник, заходя в транспорт, шарит по карманам в поисках денег на проезд.

Молотовский период

В 1952 году в механическом техникуме имени Славянова появилась новая преподаватель экономики – Валентина Ивановна. Собственное имя Прасковье казалось слишком архаичным, и она решила начать жизнь на новом месте с новым именем. Она была самой молодой в педагогическом составе и потому вместе с ребятами сдавала нормы ГТО, попутно получив даже 2-й разряд по гимнастике. Зимой Валентина Ивановна вела свою группу на лыжную прогулку или на каток. Летом шумной гурьбой отправлялись дикарями к морю, особенно полюбили  Крым.

– Ребята у нас в техникуме учились очень хорошие, – собеседница перебирает коллективные фотографии, с которых серьёзно глядят юные лица. Судя по старательно написанным поздравительным открыткам от бывших учеников, симпатии были взаимны.

Живя в общежитии техникума, Валентина-Прасковья Ивановна приютила у себя младшего брата. Если остальные братья определились в жизни – один стал военным, впоследствии дослужившись до кремлевского генерала, другой подался в ветеринары, то последний брат из-за проблем с учебой оставался неприкаянным. С помощью репетитора Прасковья помогла ему подготовиться к поступлению в техникум, а диплом по его окончании брату помогал писать уже Прасковьин муж.

Познакомились они в Сочи, куда он приехал из… Молотова. В южном городе он был с невестой – здесь жили её родители. Но знакомство с будущими родственниками обернулось крахом отношений. Однако вскоре одинокий, как Робинзон, молодой человек утешился, встретив среди пальм свою Пятницу (дело в том, что имя Прасковья в переводе с греческого означает Пятница), которая была к тому же на 9 лет моложе его.

Мужа Прасковьи Ивановны не стало год назад. Он прожил 96 лет и до 90-летнего возраста оставался руководителем конструкторского бюро на заводе им. Ленина. Не исключено, что причиной спринтерской трудоспособности явилась его способность по-новому осмысливать привычные вещи. Недаром после себя он оставил более тысячи рацпредложений.

Учитель – тоже творческая профессия, и тут не обойтись без умения налаживать контакты. Но, несмотря на открытость людям, моя собеседница всегда оставалась честной, даже если ради этого снова пришлось бы прослыть сыщиком, как в студенчестве.

У техникума был свой замечательный лагерь, где утро начиналось с зарядки под баян, по воскресеньям устраивалась русская баня, а в столовой, отделанной под берёзу, подавались отличные овощные блюда.

Однажды поползли слухи, что лагеря больше нет. Об этом шептались в коридорах и на улице, а Прасковья Ивановна просто принесла заявление в обком партии с просьбой разобраться. В результате в техникуме сменился директор, так как на даче старого директора обнаружились стройматериалы, предназначенные для лагеря, и некоторый лагерный инвентарь.

Выход Прасковьи Ивановны на пенсию пришёлся на магазинную бескормицу 80-х. Её крестьянская закалка подсказала выход – самые отчаянные практиковали в то время городское животноводство. Вначале Фалалеевы держали несколько десятков кроликов. Но подрастали двое внуков – негоже дочери педиатру иметь больных детей, так завели козу. А заодно и козла прикупили. С тех пор так и жили – на лето рогатую парочку в собственном легковом автомобиле транспортировали на дачу, а осенью – уже с приплодом таким же манером везли на их городскую «квартиру» — в сарай за домом. Так и дружили «семьями» более 10 лет.

У вечного двигателя – времени никогда не ржавеют шестерёнки. Далеко позади осталась война 41-го. Но путь не спокоен – новые тревожные события заставляют рулевого с напряжением вглядываться в даль. Только необходимо помнить – во избежание катастрофы надо иногда смотреть в зеркало заднего вида.

– Дети плохо знают историю, – сокрушается Прасковья Ивановна. – На улице Карбышева я стала расспрашивать школьников, в честь кого названа улица? Только один ответил.

Вот по этой причине моя собеседница, будучи уже пенсионеркой, пять лет возила старшеклассников по местам боевой славы – в Волгоград, Хатынь, Подмосковье, на Украину. По этой причине она до сих пор выходит в школы и рассказывает о героях войны. Чтобы помнили. Потому что память – оберег от войны.

Мария ПАРШАКОВА